Позвольте мне, прежде чем я перейду к сущности того дела, для обсужде­ния которого образована эта комиссия, испросить у вас несколько минут вре­мени, чтобы напомнить некоторые факты из истории науки.

1. Наполеон сказал: «Gouverner c'est prevoir» (управлять — значит предвидеть).

Владимир Ильич лет 15 тому назад в своем гениальном предвидении ука­зал необходимость использовать энергетические ресурсы СССР, главным образом водные, ибо они единственно неисчерпаемы и, постоянно возобновляясь солнцем, при посредстве метеорологического кругооборота воды, не тратятся безвозвратно, как нефть, уголь или торф. Ленин выразил свою гениальную идею знаменитым афоризмом об электрификации.

Глеб Максимилианович Кржижановский облек затем этот афоризм в под­робно разработанный план со множеством расчетов, карт, чертежей и др.

Наши сочлены — Графтио, Веденеев, Шенфер и множество их сотрудников — привели в исполнение начальную стадию плана Г. М. в виде титанических сооружений Волховстроя, Свирьстроя, Днепростроя, дающих уже более миллиона лошадиных сил мощности. Нет возможности перечислить более «мелкие» по нашему масштабу, т. е. дающие по 50 000-75 000 сил, электростанции, однако вместе взятые они доставляют несколько миллионов сил.

В ближайшее время намечены новые гиганты: Ангара, Волга, которые дадут около 10 000 000 сил, а заглянув в будущее, мы видим Иртыш, Обь, Енисей, Лену, Индигирку, Колыму, Анадырь, бесчисленные горные реки и речки Алтая, Камчатки, бассейна Амура и пр., таящие в себе сотни миллионов сил, которые оживят неисчерпаемые рудные, лесные и минеральные богатства Сибири.

Все это лишь одно из многочисленных применений электричества.

Не удаляясь в глубь веков, возьмем лишь то, что было 150 лет тому назад, а затем то, что совершилось и совершается не только на памяти таких стариков, как я или уважаемый Алексей Николаевич Бах, а на памяти «молодых» участников комиссии.

Сто пятьдесят лет тому назад Гальвани заметил, как дрыгают ободранные ножки лягушки, и начал научно исследовать это явление. Он подвергся мно­жеству нападок и насмешек со стороны «ученых», видевших в этом пустую, недостойную ученого трату времени; вместе с тем его опыты давали неисчерпаемый повод к проявлению веселого остроумия карикатуристам. Само собою разумеется, что вмешались и попы — им ведь тогда до всего было дело и везде они усматривали ереси, ведущие к подрыву их авторитета.

В другом направлении повел свои исследования Вольта, и если бы его не оценил и не поддержал всесильный Наполеон, то его «столб» долго не находил бы применений, из которых одно из важнейших было открыто нашим академиком Петровым, вскоре после того из Академии «извергнутым» не столько «за велие пьянство и дебоширство», сколько по проискам академика Паррота, который пользовался благоволением Александра I.

Наступила середина XIX века, и вот «королевский астроном Ирландии» сэр Вильям Роуан Гамильтон, один из величайших математиков, отличавшийся многочисленностью своих работ, важностью заключавшихся в них открытий, глубиною мысли, оригинальностью методов, вместе с тем и как вычислитель, имевший мало себе равных, издает в двух громадных томах учение об обобщенных мнимых величинах, названных кватернионами. Действия над этими количествами обладали причудливыми свойствами: например, произведение зависело от порядка множителей. Само собою разумеется, что это исчисление было встречено с недоверием, подверглось резкой критике, не всегда беспристрастной, и не получило большого распространения.

Но вот в 1867 г., через 10 лет после издания сочинения Гамильтона, кемб­риджский профессор экспериментальной физики Д. К. Максвелл усмотрел, что два оператора (т. е. символа действий) Гамильтона по своим свойствам соответствуют тем соотношениям, которые имеют место между током и магнитными силами, им возбуждаемыми. Исходя из этого соответствия, Максвелл все учение об электричестве и магнетизме облек в два уравнения, занимающих две коротенькие строчки при начертании этих уравнений в символах Гамильтона. Из этих уравнений Максвелл не только вывел все учение об электричестве, но и о свете в двух томах своего знаменитого трактата, который по оригинальности методов и важности результатов почитается равным «Началам» Ньютона.

Идеи Максвелла, были настолько новы, математический аппарат, им приме­ненный для их развития, настолько труден, что его трактат в течение десятка лет представлял непреодолимые затруднения для большинства физиков того, времени. Лишь после смерти Максвелла в 1878 г. его теории стали получать свое большее и большее распространение, хотя им и не находилось экспериментального подтверждения.

Кембриджский университет имел бы полное основание поставить своему профессору экспериментальной физики на вид, что он занимается не своим делом, а фантастическим применением сугубо мнимых кватернионов, объясняя явления света не упругими, а какими-то электрическими колебаниями неведомого эфира; но в это время физика в Англии была представлена такими знаменитостями, как В. Томсон, Г. Стоке, П. Г. Тэт, лорд Рэлей, которые вполне могли оценить и оценили гениальность произведения Максвелла, а также и все прочие его ученые заслуги; никто не осмелился сделать даже намек на порицание Максвеллу, и в этом Кембридж оказался прав: прошло всего десять лет после смерти Максвелла, и Генрих Герц дал блестящее экспериментальное подтверждение учения Максвелла.

Прошло еще 12 лет. Истомленный бессонной ночью капитан 1-го ранга В. В. Линденштрем, командуя броненосцем «Генерал-адмирал Апраксин» во время штормовой снежной пурги, приняв красный огонь южного Гогландского маяка за судовой отличительный огонь, стал давать воображаемому судну дорогу, уклоняясь сам вправо, чтобы ему показать свой красный огонь, и с полного хода вылез на скалы о. Гогланда.

Сперва послали адмирала Амосова с кораблями «Полтава» и «Севастополь» снимать «Апраксина» с камней. Амосов, ничего не обследовав, перервал все самые толстые (9-дюймовые) стальные буксиры, которые были в запасах флота, а «Апраксин» и на дюйм не подался с той скалы окружностью в 60 футов, которая вошла на 15 футов внутрь носовой части корабля.

Назначили адмирала 3. П. Рожественского начальником работ и заключили договор в Ревельским спасательным обществом.

И вот 3 марта 1900 г. лейтенант В. А. Канин с острова Гогланда передал, а лейтенант А. А. Реммерт на острове Аспе (30 миль от Гогланда) принял первую депешу по беспроволочному телеграфу, пользуясь ими самими установленными мачтами для антенн и самодельными аппаратами преподавателя минного класса А. С. Попова.

Это было первое в мире не экспериментальное, а действительно деловое применение беспроволочного телеграфа. Я об этом здесь упоминаю потому, что об этом мало кто знает, а я в это время был на о. Гогланд.

Мне незачем здесь говорить о том, до каких чудес развилось радио, когда с Северного полюса Кренкель может переговариваться с любой станцией мира, будь она в Аукленде или в Сиднее; и я думаю, что надо иметь немного терпения, и академик А. А. Чернышев покажет нам своим телевизором не только Лондон и Париж, но Гонолулу и Сидней.

Первоисточник же этих чудес — уравнения Максвелла в кватернионных опе­раторах Гамильтона, про которого злые языки говорили, что он придумал их, пробираясь, в веселом после пирушки виде через один из дублинских мостов, ибо, как некоторые его биографы повествуют, он не прочь был, подобно нашему В. А. Стеклову, при случае и выпить, но во хмелю был буен, тогда как В. А. Стеклов всегда был неизменно корректен.

Самое трудное во всяком деле — правильное его обоснование вначале, лишь при этом возможно дальнейшее его развитие.

2. Возьмем еще один пример. В Институте генетики нашей Академии рабо­тал некий американец, кажется, специально академией приглашенный, по первому взгляду, над совершенно пустым делом: он спаривал одну с другой каких-то мух и исследовал, что из сего происходит.

Ведь сперва, не зная дела, покажется, что это занятие равносильно рекомендуемому К. Прутковым: «Если ты стоишь на мосту и плюешь в воду, то наблюдай, как по ней расходятся круги, ибо иначе ничего путного из твоего занятия произойти не может». Не все ли равно: плевать в воду или смотреть, как мухи спариваются? Однако оказывается, что избраны американские мухи потому, что их развитие крайне быстро, и через две недели новое поколение уже достигает зрелости; поэтому мухи эти дают возможность самым быстрым образом исследовать законы образования помесей и передачу наследственных признаков от прародителей потомству.

Оказалось при сличении с крупными животными, что законы эти общие, и притом не только для животных, но и для растений, так что мухи служат не предметом, а средством, инструментом для исследования вопросов огромной важности для народного хозяйства, как, например, усовершенствования пород скота и изыскания наиболее приспособленных для данной области, т. е. климата и прочих условий, разыскания новых сортов хлебных злаков, новых сортов плодов и овощей и т. д. Так Н. И. Вавилов творит в этой области изумительные вещи, разводя, например, пшеницу за Полярным кругом или картофель на Кировском полуострове и в Мурманске, а академик А. А. Рихтер с уверенностью говорит: «Запрудите Волгу, дайте воду в заволжские степи, забудьте про губительные засухи, — урожай по 5 миллионов тонн пшеницы из года в год на орошенных землях будет обеспечен», и я знаю, что А. А. на ветер слов не скажет.

Не мне говорить о чудесах, творимых химией; все эти чудеса зарождаются в лабораториях, где первоначально работают над ничтожно малыми количествами вещества, но зато химия имеет твердо установленные, незыблемые законы, и от граммов и миллиграммов лабораторий переходят к сотням, тысячам и миллионам тонн промышленности, преобразуя жизнь культурного человека.

3. Семьдесят пять лет назад Ив. Мих. Сеченов издал свои «Рефлексы го­ловного мозга». В то время была поговорка, что человек состоит из души, тела и паспорта. Ведение душою присвоили себе попы, телом ведало рекрутское присутствие, телом и паспортом вместе — полиция.


Леон Абгарович Орбели, вероятно подтвердит, что Сеченов почитается «от­цом русской школы физиологии». Все свои исследования он производил в маленькой комнате, которую ему уделяли под лабораторию Медико-хирургическая академия и университеты: Одесский, С.-Петербургский и Московский, в которых он последовательно был профессором, и лишь через много лет после его смерти вырос тот великолепный дворец науки, которым ведает Леон Абгарович и где продолжается дело И. П. Павлова, так величественно развившего начинания Сеченова. Ив. Мих. Сеченов первоначальное образование получил в Военно-инженерном училище и таким образом был учеником Остроградского. В 1882 г. в возрасте 54 лет, будучи профессором С.-Петербургского университета, он почувствовал необходимость более обширных познаний в математике, нежели давало Инженерное училище. Тогда, в продолжение почти двух лет, он под руководством магистранта Ал. Мих. Ляпунова прилежно изучил двухтомный компендиум высшей математики Шлемильха, а затем механику по лекциям, которые ему читал Ляпунов.

Я не знаю, прилагал ли Сеченов свои подновленные и вновь приобретенные познания по математике к вопросам физиологии, но если кто читал в его переработке учебника Фика отдел о теории оптических инструментов и о глазе, как оптическом приборе, тот мог убедиться, что «до занятий» с Ляпуновым Сеченов математикой владел, — конечно, не так, как его великий учитель Гельм-гольц, но лучше многих других биологов.

4. Математика имеет в конце концов как объект своего исследования, так и средство для исследования других вопросов числа, и притом числа отвлеченные. Хотя к области математики относят геометрию и механику, но как только надо математически установить количественные соотношения между пространственными образами или между величинами, рассматриваемыми в механике, как то: силою, массою, скоростью, ускорением и временем, то все эти величины надо сперва измерить приемами, которым учит физика, и лишь после измерения, т. е. выражения этих величин числами, они становятся объектами математической обработки.

Петр Петрович Лазарев в своих как последних, так и более ранних работах стремится прилагать математику к изучению биологических явлений, именно в области восприятия внешних впечатлений, т. е. в области чувствительно­сти наших органов чувств.

Будучи подобно Сеченову, по университетскому образованию медиком, он не занялся практической деятельностью врача, а занялся наукою. Видимо, он еще в молодом возрасте почувствовал то, что Сеченов ощутил под старость, — необходимость солидных познаний по математике, и он по окончании медицинского факультета вновь обратился в студента, окончил физико-математический факультет, сперва стал заниматься физикой и лишь через 9 лет перешел к биологическим исследованиям.

Ясно, что как физик и математик он сознавал, что прежде всего надо для математической их обработки, как уже сказано, выражать изучаемые явления или изучаемые объекты числами, установив способы измерения этих объектов, т. е. нахождения отношения величины или интенсивности измеряемого объекта или явления к другому, с ними однородному, принятому за единицу сравнения.

Большая часть работ, о которых П. П. докладывал в Академии, относилась к чувствительности глаза и ее изменяемости в зависимости от разных обстоятельств, физически измеримых. Поэтому прежде всего возникает вопрос о технике самих измерений, о степени их точности, о неизменности принятой единицы, о независимости результатов измерений от личности самого наблюдателя.

Физика и точнейшая из наблюдательных наук — астрономия — учат, как надо здесь поступать и как по самим результатам измерений судить о степе­ни их точности.

После того как измерения произведены и числа получены, то дело матема­тики их обработать, т. е. сопоставить как между собою, так и с числами, относящимися к другому явлению, связь которого с первым ищется.

Это делается или на основании какой-либо теории или гипотезы, получаю­щей от этой обработки свое подтверждение или опровержение, или же совершенно независимо от всяких теорий или гипотез.

Простейший случай такой обработки тот, когда сопоставляются два каких-либо объекта, каждый из которых выражен каким-либо рядом чисел, между которыми имеет место какое-либо соответствие. Здесь имеются три способа обработки.

A. Графический, состоящий, как известно, в том, что один ряд чисел прини­мают за частные значения переменной независимой, другой — за соответствующие первым значения функции, — одним словом, когда строится кривая, представляющая зависимость между сказанными переменными. Этот способ обыкновенно применяется, когда есть основание предполагать, что та кривая, которая строится, «согласная», т. е. не только не имеет скачков в своих ординатах или сломов в касательных, но имеет непрерывно изменяющуюся кривизну. Первые два обстоятельства замечаются легко, но для последнего нужна практика и привычки в этом деле, которые, например, образуются у всякого старого корабельного инженера.

Сюда же относится графическое «сглаживание» кривой и устранение случай­ных погрешностей наблюдений.

Б. Второй способ — это так называемая интерполяция, над методами ко­торой так много поработали Чебышев, Марков и С. Н. Бернштейн, обобщив­ший и значительно усовершенствовавший методы Чебышева и Маркова. Приемами интерполяции устанавливается между двумя рядами чисел, полученными из наблюдений, соответствие или зависимость, выражаемая функциями заданного вида, и раз эти функции избраны, то все дальнейшее производится по вполне определенным правилам, так что результат совершенно не зависит от исполнения работы.

B. Наконец, третий род обработки — это составление дифференциального уравнения между величиной, принимаемой за функцию, и переменной или переменными независимыми.

Здесь надо предварительно обладать теорией явления или составить таковую на основании какой-либо гипотезы, чтобы на основании их составить дифференциальное уравнение, которому явление подчинено. Это уравнение надо затем решить точно или приближенно и сопоставить решение с результатами наблюдений и показать, в какой мере теоретические результаты сходятся с наблюденными; так поступают, например, в небесной механике.

Насколько я заметил по докладам Петра Петровича, он по большей части следует этому последнему пути, кладя в основу созданную им ионную теорию возбуждения.

Здесь надо различать самый метод исследования от изложения и опубликования его результатов. Возьмем для примера трех великих, — можно сказать, гениальных — математиков: Гаусса, Эйлера и Коши.

Гаусс, прежде чем опубликовать какой бы то ни было труд, подвергал свое изложение самой тщательной обработке, прилагая крайнюю заботливость о краткости изложения, изяществе методов и языка, не оставляя при этом следов той черновой работы, которой он до этих методов достиг. Он говаривал, что когда здание построено, то не оставляют тех лесов, которые для постройки служили; поэтому он не только не торопился с опубликованием своих работ, но оставлял их вылеживаться не то что годами, а десятками лет, часто к этой работе по временам возвращаясь, чтобы довести ее до совершенства. Так, например — способ наименьших квадратов. Он опубликовал его как III отдел в Theoria Motus, через 15 лет после того, как он его открыл, но зато этот III отдел едва ли не лучший из того, что есть в Theoria Motus, если можно говорить про лучшее в сочинении, где все превосходно.

Свои исследования по эллиптическим функциям, главные свойства которых он открыл за 34 года до Абеля и Якоби, он не удосужился опубликовать в течение 61 года, и они были опубликованы в его «Наследии» примерно еще через 60 лет после его смерти.

Эйлер поступал как раз обратно Гауссу. Он не только не разбирал лесов вокруг своего здания, но иногда даже как бы загромождал его ими. Зато у него видны все подробности самого способа его работы, что у Гаусса так тщательно скрыто. За отделкой Эйлер не гнался, работал сразу вчистую и публиковал в том виде, как работа получилась; но он далеко опередил печатные средства Академии, так что сам сказал, что академическим изданиям хватит его работ на 40 лет после его смерти; но здесь он ошибся — их хватило больше чем на 80 лет.

Коши писал такое множество работ, как превосходных, так и торопливых, что ни парижская академия, ни тогдашние математические журналы их вместить не могли, и он основал свой собственный математический журнал, в котором и помещал только свои работы.

Гаусс про наиболее торопливые из них выразился так: «Коши страдает ма­тематическим поносом». Неизвестно, не говорил ли Коши в отместку, что Га­усс страдает математическим запором?

Amicus Plato sed magis arnica Veritas. П. П. Лазарев делал доклады как в Отделении, так и в группе физики. Слушая его доклады, у меня невольно возникала мысль: следовало бы П. П. несколько ближе придерживаться вы­держки Гаусса и не торопиться с опубликованием работ, так сказать в сыром, не то что не полированном, но даже вчистую не отделанном виде. Поэтому даже при слушании его докладов и часто замечал следующие недостатки.

1. Отсутствие отчетливой, полной и точной формулировки гипотезы или во­обще допущений, служащих основою для составления дифференциального уравнения.

2. Отсутствие в некоторых случаях отчетливой и ясной формулировки на­чальных условий для уравнений обыкновенных и начальных и граничных ус­ловий для уравнения в частных производных.

3. Отсутствие указаний на способы измерений и на непосредственные их результаты, не опуская ни одного из этих результатов без соответствующей оговорки, почему это сделано.

4. Отсутствие пояснений, сколько и какие параметры введены в самое урав­нение, каким образом эти параметры определены и какова точность этих оп­ределений.

5. Недостаточное число сличений, вычисленных на основании теории результатов с наблюденными, например: параметров введено два, сличений сделано четыре, тогда как надо было бы взять не четыре, а, скажем, 24, чтобы получить должную проверку теории или гипотезы и значений параметров.

Все эти требования совершенно элементарные и относятся вообще ко вся­кого рода наблюдениям и достаточно общеизвестны, так что, вероятно, есть какие-либо причины, которые заставили академика Лазарева от них отступить и не упоминать о них в своих докладах. Может быть, таких требований вообще нельзя предъявлять в той новой области, которую академик Лазарев взял как предмет своих исследований. Я надеюсь, что Петр Петрович не откажется дать соответствующие разъяснения.

6. Необходимо обратить внимание еще на один недостаток некоторых докла­дов академика Лазарева — это несоответствие заглавий научной сущности дела.

Содержание нескольких докладов академика Лазарева по большей части состоит в определении влияния на чувствительность глаза или внешних физических факторов, или раздражения других органов восприятия, например слуха. Это раздражение восходит от соответствующего мозгового центра, передаваясь нервами или, в сущности, нервными токами, и легко вообразить возможность влияния одного центра на другой, с ним смежный.

Есть общий юридический принцип: Causa proxima non remota. Эта causa proxima есть влияние одного мозгового центра на другой, независимо от того, чем вызвано раздражение этого центра. Таким образом, доклад «Влияние пения на зрение» следовало озаглавить: «Влияние раздражения мозгового центра слуха на мозговой центр зрения», причем для точности следовало указать и латинские анатомические названия того и другого центра, тогда заглавие доклада не смогло бы вызвать никаких недоразумений. Здесь надо вспомнить Кельвина, который не стеснялся некоторым своим статьям давать заглавие не в два или три слова, а в 30 или 50 слов, чтобы было вполне ясно, о чем идет речь, например: «Continuity in undulatory theory of condensational refractional waves in gases, liquids, solids, of distortional waves in solids, of electric waves in all substances capable of transmitting them and of radiant heat, visible light, ultra violet light» (36 слов).

7. По поводу определения влияния разного рода факторов необходимо обстоятельно указывать самую методику опытов, чего также в некоторых докладах, которые мне довелось слушать, не сделано, может быть, по недостатку места.

В самом деле, положим, что некоторая величина есть какая-то неизвестная функция переменных х, у, z, t... физических и точно измеряемых и, кроме того, некоторых параметров а, (3, у, 5..., которые точно измерены быть не могут и про которые нельзя сказать, сохраняют ли они при изменениях переменных свои значения. Таким образом, будет

S = F (х, yf z, t, α, β, γ, δ...)

Когда ставится вопрос об определении влияния изменения переменной х на изменение величины 5, то при достаточной малости этих изменений, математически говоря, требуется определить частную производную ds/dx, а для этого необходимо, чтобы не только все прочие переменные у, z, i... сохраняли неизменными свои значения, но и все параметры α , β, γ...

Относительно переменных γ, z, t..., которые физически измеримы, это сделать легко; относительно же параметров, которые точно измерены быть не могут, это практически невозможно, или же требуется громадное число наблюдений, при которых величина х изменялась бы систематически, а случайные изменения α, (3, у исключались бы сами собою вследствие громадного числа наблюдений..


8. Я главным образом работал в совершенно другой области эксперимен­тальных исследований, именно в области кораблестроения и теории мореходных качеств корабля, и мне приходилось производить испытания многих вновь построенных кораблей, по большей части военного флота.

Здесь принадлежащей настойчивости была возможность соблюдать основные принципы производства и обработки наблюдений.

Другая область, в которой я работал, — это морская артиллерия и стрельба на море.

Сколь это не покажется странным, эта область близко соприкасается с ис­следованиями академика Лазарева, и вот почему: стрельбы на море производится не только тогда, когда корабль спокойно стоит на тихой воде, но и когда корабль на ходу и качается на волнении; вот тут-то наводчик должен согласовать нажатие спуска или комендорской кнопки, которой производится воспламенение заряда, с тем, что он видит в этот момент в прицельную трубу, визирная нить которой должна совпадать с целью и удерживаться в этом совпадении, пока не произойдет выстрел; цель же вследствие качаний корабля быстро движется в поле зрения трубы, а выстрел происходит не в момент спуска курка и запаздывает на нескольких сотых долей секунды.

Отсюда следует, что здесь чувствительность глаза и согласованность движений руки с зрительными впечатлениями играет первенствующую роль и есть чисто физиологический предел, который не может быть превзойден никакой тренировкой наводчиков.

Вот этот вопрос мне и было поручено исследовать в 1907 г. Мой метод и средства, мне для этого предоставленные, были совершенно иные, нежели у академика Лазарева. В мое распоряжение была дана на три месяца канонерская лодка «Уралец» (1500 тонн) и на ней две пушки, одна шестидюймовая и одна 120-миллиметровая, и неограниченно число патронов для них, из которых мною было в 1907 г. израсходовано: шестидюймовых — около 20 и 120-миллиметровых — около 600, затем по выработанной методе были продолжены моим помощником в 1908 г., причем было произведено то же число выстрелов.

Каждый 120-миллиметровый выстрел стоил около 50 рублей. Не считая ни стоимости пушки, которая посла 300 выстрелов сменялась, ни стоимости со­держания корабля. Едва ли все опыты академика Лазарева обошлись столько, сколько стоит один 120-миллиметрвый патрон.

Я могу вам лишь показать вот этот превосходно изданный волюм, где изло­жены все подробности опытов 1907 г. и их результаты, на основании кото­рых мною был построен прибор (отмечатель) для обучения на берегу или на корабле наводке орудий, как бы при стрельбе на качке, не производя на самом деле ни стрельбы, ни качаний корабля, а воспроизводя в прицельной трубе то зрительное впечатление, которое он видел бы при качании корабля на море; причем он настоящим образом наводит орудие (настоящее бортовое или башенное), производит спуск курка — и иглой отмечается точка попадания; отклонение этой точки от точки прицеливания дает погрешность в наводке.

Здесь я отмечу курьезный, также физиологический, эффект: при упражнени­ях с этим прибором не только на корабле, но даже в казарме, на берегу, у молодых матросов делается морская болезнь, вызываемая зрительными впечатлениями качки корабля и согласованными с нею движениями тела при наводке орудия, хотя бы эта наводка, производилась без всяких усилий наводчика, электромотором, управляемым им нажатием кнопок.

Вот почему мне не вполне чужды работы академика Лазарева по вопросу о чувствительности глаза и некоторым физиологическим проявлениям зритель­ных впечатлений; огромное большинство новобранцев после 10-минутного упражнения в наводке с отмечателем обязательно облюет пушку, хотя бы упражнение производилось в казарме на берегу.

Вот эта работа по морской артиллерии и придала мне смелость — не буду­чи биологом, высказываться в присутствии столь высокой комиссии, предлагать П. П. вопросы и высказывать замечания о его работах.

Я не думаю, чтобы Президиуму Академии наук было что-либо известно об опытах, мною произведенных на лодке «Уралец», об «отмечателях» моей системы, введенных на флоте, причем ими пользуются и по сие время, поэтому я счел для себя за особую честь участвовать в этой комиссии в той мере, как это по моему пониманию доступно.